Кто его знает, какой он, этот город Моппел? Я в Нидерландах не была. И кто его знает, какой он, этот (товарищ? господин?) В. Баккер? Ни про город, ни про человека мне не известно ничего. Но совсем недавно, в минувшем сентябре, незнакомый мне (товарищ? господин?) В. Баккер в неизвестном мне, каюсь, даже по названию городе Меппеле садится к телевизору и совершенно случайно, наудачу включает экран.

В незнакомом для Беккера, может быть, даже по названию русском городе Брянске открывают памятник в честь погибших в минувшей войне партизан и солдат. И В. Баккер при виде этого прекрасного и возвышенного торжества испытывает то же, — я ручаюсь, я узнаю это чувство! — что и я, русская женщина, пережившая войну. Его охватывают воспоминания; в гнем воскресает то уже полузабытое чувство боевого товарищества, чувство веры солдата в солдата, лучше которого нет ничего на свете. Может быть, человек даже плачет?..

Идут дни. Но ощущение не проходит. Надо что-то сделать, чтобы снова, как в дни войны, как в часы самой большой ненависти и самого большого товарищества, — надо что-то сделать, чтобы с прежней остротой снова ощутить близость единомышленника, солдата, друга. Написать. Кому написать? Наверное, мэру города, где открыт памятник?

«Глубокоуважаемый сэр! — пишет В. Баккер. — На днях я увидел по телевидению грандиозное и производящее сильное впечатление торжественное открытие в вашем городе очень красивого памятника в честь погибших партизан. А также я видел фильм о героической борьбе партизан в окрестностях вашего города. С глубоким уважением я вспоминаю тех, кто погиб во время войны…».

Человеку, не известному ему даже по имени, В. Баккер рассказывает о самом дорогом: о друзьях, убитых в концлагерях Германии и Польши, о родственнике, прятавшем экипаж подбитого английского самолета, о своем друге, который вместе с советским военнопленным партизанил против эсэсовцев «в Озерном районе, неподалеку от города Меппела», о том, что он сам, В. Баккер, чудом спасся от казни «зеленых полицаев» за день, всего за день до освобождения (имеется в виду освобождение его родного края). И В. Баккер просит прислать любой сувенир («ну, например, фотографию вашего очень красивого памятника»): «Вы можете быть уверены: что бы вы ни прислали, навсегда займет почетное место в моем доме…».

Когда я была в Брянске, «мэр» (председатель исполкома Евгений Яковлевич Евдокимов) еще не ответил на письмо, оно только что пришло. Но В. Баккер не ошибся — он писал солдату, еще носящему бинт на старой солдатской, вновь открывшейся и вновь оперированной ране.

Знаете, когда работаешь не непосредственно в искусстве, а, так сказать, около него, то частенько охватывают сомнения (может быть, и художников тоже?): а так ли уж важно, о чем говоришь? А тут еще знакомый инженер, которого ты свела к талантливой художнице и который восхищался и все вроде, понимал, как надо, вдруг, выйдя на улицу и поразмыслив, говорит: «А знаете? Ведь это все, в сущности, только холст, только краски…» — и смотрит и на тебя, защищающую искусство, с пренебрежением человека, который лепит самое лицо земли… И не так уж часто тебя поддерживают события, подобные открытию памятника партизанам в Брянске.

Памятник заложили восемь лет назад.

Ругались, что его так долго нет. Тосковали о нем.

Издательство «Брянский рабочий» опубликовало книгу В. Соколова «В брянских дубравах», где есть рассказ «Дума партизана». Партизан вспоминает, как оперативная группа, подорвав два моста, уходила от проследования. А сына командира, смертельно раненого веселого разведчика Сашку, вытащили из боя на плащ-палатке и несли с собой. Лес был полон карателей. Расстреляв все патроны, партизаны укрылись в болоте. И потерявший сознание, бредящий Сашка вдруг закричал: «Заходите справа!.. Огонь!..» — он в бреду командовал отделением. И сразу по лесу разнеслось: «Ахтунг! Ахтунг!», и враги подступили ближе. А Сашка стонет. Сейчас каратели обнаружат и убьют всех. И тогда сорвал с себя шапку командир и закрыл ею рот Сашке. Тихо стало в лесу. Отнял командир шапку, а Сашка мертв… Да, вот что помнят старые партизаны. Вот какие картины, какие муки и подвиги стоят в их глазах. И там, в рассказе, говорится, как спросили люди:

—          Ну, а памятник-то уже поставили?..

Теперь памятник поставлен и открыт.

Его открыли в сентябре нынешнего года — в очередную годовщину освобождения Брянска от фашистов.

И только тут стало ясно, как нужен, как необходим был людям этот монумент – памятник вечной славы павшим в боях за освобождение Брянщины. В тот день на площадь Партизан шли, как… ну, не знаю, — как мы, москвичи, 9 мая 1945 года шли на Красную площадь. Убитые незримо присутствовали на ней. И так было 17 сентября в Брянске. Площадь Партизан не вместила людей. И люди всеяли и шли. Они не могли увидеть открытия, так далеко они были от площади. И они знали это. Они шли просто для того, чтобы быть вместе. Зачем мы шли вечером 9 мая 1945 года на Красную площадь? Ведь на ней не было парада. Была только священная земля древнего русского города. И Мавзолей с часовыми. И седая стена. И воспоминания… И такой же святой землей стала земля площади Партизан, как только на нее упала тень от двадцатиметровой стелы монумента в честь погибших в боях за Брянщину и за Брянск. Для памяти сердца нет времени. Матери помнили сыновей так ясно, как будто погибли они вчера, нет, сегодня. Они плакали. Родившиеся после войны жадно хотели увидеть все, поймать хоть частицу славы, настроения, подвига тех, на чью долю выпали высокие дела и великие муки.

Играла музыка.

Репродукторы разносили по всему городу:

Помолчим

у истории, бронзою ставшей.

Это —

от всех живых —

павшим!

Устремляется к небу

пилон,

полыхание алых знамен

на багряном сентябрьском ветру.

Многолюдье застыло

вокруг…

Многолюдье расступилось. По застывшему в молчании узкому людскому коридору шел человек, освобождавший Брянск, — Герой Советского Союза генерал-лейтенант Дука. Он нес огонь, зажженный у памятника Ленину.

Вечный огонь горит.

А на следующее утро у памятника — старые матери.

—          Где же тут твой-то?

—          Вот он мой, вот он, младшенький!.. — говорит маленькая старуха и, заливаясь слезами, показывает на бронзового гиганта.

«Младшенький…». Горит вечный огонь. Это от всех живых — павшим!

Партизан из рассказа В. Соколова говорил: «Ведь это не им: для них теперь ничего не надо… Это для детей; внуков, правнуков наших». Это для нас, И памятник для нас не только память: в таком случае мы просто поставили бы стелу с именами. Памятник — это материализованный образ наших чувств. Памятник — это произведение искусства.

И тут, только тут начинается разговор о художниках. Художники — скульптор А. Файдыш, архитекторы М. Барщ и А. Колчин — нам известны. Они поставили памятник Циолковскому в Калуге. Это их монумент Покорения космоса вы можете видеть везде —на марках, на открытках, на плакатах, в макетах и картинах, Едва родившись, этот монумент превратился в символ. Но, мне думается, никогда его авторы не создавали произведения, более идущего к человеческому сердцу, чем памятник в Брянске. Если пятьдесят тысяч приходят на открытие памятника и не расходятся до вечера (так оно было), если старая мать говорит: «мой младшенький», если В. Баккер в далеких Нидерландах (да и он ли один?) несколько дней ходит под впечатлением монумента и потом садится и пишет: «На днях я увидел по телевидению грандиозное и производящее сильное, впечатление торжественное открытие памятника», — то, наверное, все это стоит самого серьезного размышления.

Памятник прост и серьезен. Памятник демократичен. О чем думает старушка, когда о своем погибшем «младшеньком» плачет у памятника? Она думает о жизни, о старых осиротевших женщинах, о проклятой войне, отнявшей стольких сыновей. Думать свои эти думы старушка приходит сюда, к памятнику, на площадь Партизан. Она и не подозревает, как помогают ей думать и вспоминать гранит и бронза,

Бывший командир партизанского отряда имени Виноградова, человек отчаянной храбрости и сказочной партизанской судьбы, Василий Павлович Дурнов сказал мне, что у него «мурашки подирают по коже», такое он чувствует волнение у памятника погибшим товарищам. Люди в полной море отдают себе отчет в том, что, воскресни погибшие друзья, воскресни сыны, отцы и братья, они не захотели бы себе другого памятника, чем тот, который нынче поставлен в Брянске.

…Ох, как холодно было в тот день на площади Партизан, когда я пришла смотреть памятник! Тучи низко висели над площадью и дул ветер, раздувающий вечный огонь. Вот он, памятник, потрясший целый город.

Высокий пилон. Неправильный параллелепипед, чуть расширяющийся кверху. У пилона на большой высоте — человек с автоматом. Коммунист. Комиссар. Перед коммунистом — вечный огонь. Еще ближе к нам — две скульптурные группы. Слева группа солдат. Справа группа партизан.

Памятник повествователен.

Он рассказывает о людях, почти о событиях. Может быть, это слишком многословно? Может быть, поставленная на постамент аллегорическая фигура действует эмоциональнее, непосредственнее, бьет в сердце «прямее»? Но как быть с памятью современников, не дающей умереть людям, погибшим на войне? Но право ли скульптора остановить время, превратить в бронзу живых, незабытых, суровых, а не бросать их в общее горнило, чтобы из них, неповторимых, отлить обезличенную аллегорию? Где же будет тогда разведчик Сашка, умиравший в болоте? Где будет командир, отец Сашки, думавший больше о спасении отряда, чем о жизни собственного сына? И тронет ли аллегория старую мать и потерявшего боевых товарищей партизана?

Очевидно, — и это утверждало своим присутствием пятидесятитысячная толпа — монумент повествовательный имеет по крайней мере такое же право на существование, как памятник аллегорический. Именно своей исторической конкретностью он близок людским сердцам.

Вечный огонь горит у ног коммуниста. Неудержимо шагают вперед бронзовые солдаты армии-победительницы. Широким жестом раскрытой руки поднимает людей на борьбу бронзовая партизанка.

И молча стоит у большого памятника вихрастый, рожденный через двадцать лет после гибели героев мальчишка.

Ариадна ЖУКОВА. БРЯНСК.